Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Ди–зай–нер.

Вписав эти восемь букв в мою трудовую книжку, отдел кадров «Капсулайна» словно причислил меня к пантеону, на который я привык взирать, задрав голову до боли в затылке. Я словно сыграл в сумасшедшую американскую лотерею, в которой джек–пот почему–то всегда достается бездомным, в крайнем случае — посудомойщице в забегаловке. Никакими другими заслугами, кроме везения (не станешь же считать себя мастером после одной овощной упаковки) мое причисление к касте избранных было не объяснить.

Кишиневские дизайнеры были кем–то вроде чудаковатых писателей–затворников: о них все шептались, но никто их не видел. Рассказывали, что в их офисах с непривычки можно задохнуться — так обильно воздух пропитан дымом марихуаны, да и сами офисы напоминают нездоровые галлюцинации: коридоры, больше напоминающие лабиринты космических кораблей из фантастических фильмов, разноцветные, согнувшиеся под причудливыми углами стены, заваленный набросками пол и рабочие столы в состоянии абсолютного хаоса. Впрочем, все это, возможно лишь реакция неудачников на процветание успешных: дизайнерские агентства сдирали неприличные по молдавским меркам деньги, да еще умудрялись заарканить крупных российских клиентов — достижения, не потребовавшие дополнительных усилий для создания вокруг себя ореола секты невидимых смертным профессионалов. Увидев в собственной трудовой свежую запись «дизайнер», я подумал, что теперь хотя бы имею право постучаться в дверь одного из галлюциногенных офисов.

Но пока мне никуда не нужно было ломиться — Наташа уступила мне место вполне добровольно, в духе мирной смены власти. Вернее, караула — вряд ли дизайнер может претендовать на большее, исполняя поручения сидящих с ним в одном офисе людей — сплошь менеджеров по продажам термоусадочных колпачков. Которых набралось аж шесть человек, что неудивительно, ведь комната, в которой мы задыхались в августе и в которой предстояло стучать по клавиатуре посиневшими пальцами зимой, на «Капсулайне» считалась отделом продаж, и аномалией скорее было присутствие в ней дизайнера, чем такое количество одинаковых, судя по названию должности, специалистов. Из которых ближе всех моему сердцу пришлась Ксения — в прямом смысле, ведь меня посадили в двух метрах от ее рабочего стола.

Первым же касанием стула Ксения зародила во мне два противоречащих друг другу подозрения, а именно что:

а) моя предшественница — лесбиянка, причем редкий ее тип, характеризующийся отсутствием верности однополому объекту обожания;

б) Наташа — девушка бесспорно привлекательная, но чрезвычайно чувствительная к дефициту мужского внимания и поэтому не способна долго переносить присутствие рядом с собой куда более привлекательной особы.

Еще один вывод касался лично меня: я понял, что кроме духоты отвлекать меня ожидает еще одна отвлекающая от работы проблема.

Очаровательная Ксюшина попка.

Ксения, конечно, уже была наслышана, что ее ожидает новое соседство, но я готов поручиться, что свое коротенькое платье — белое, в цвета самого свежего шпината разводах — она стала одевать задолго до моего появления. Просто для того, чтобы испытать это удовольствие — короткий взлет оборок и легкое, словно веером, обмахивание разделенных тонкой полоской трусиков ягодиц перед тем, как они будут приплюснуты ворсистой поверхностью офисного кресла. Интересно, о чем думала Наташа, невольно скашивая глаза в сторону кресла в двух метрах слева от себя? Усмехалась ли она, или ревновала к Ксюше? А может, все–таки хотела успеть подставить ладонь под опускающиеся ягодицы?

Я знаю одно: мне страсть как хочется, чтобы Ксюша села на обе мои ладони — распахнутые и мокрые от волнения, оголенные, как мое бешено пульсирующее сердце. Она садится в кресло и оборки ее платья манят меня, зазывают как сирены или русалки, и первые дни я еле справляюсь с собой, два, а то и три раза спуская в унитаз собственную сперму, и это только в утренние часы.

— Демьян, почему так долго?

Денис Филиппов, парень с не менее экзотичной, чем мое имя, для Молдавии фамилией, старше меня всего на два года, но который запросто может запретить мне «тыкать» себе (все–таки начальник отдела продаж), смотрит на меня сверху вниз — просто потому, что я сижу за компьютером, а он стоит рядом.

— Две недели рисовать один колпачок, — обиженно говорит Денис, словно ему, а не мне впору оправдываться, — такими темпами мы все заказы посрываем.

Он еще что–то говорит о том, чтобы я не переживал, но постарался сделать для себя правильные выводы, а я вижу лишь себя — себя, стоящего на краю обрыва и руку Дениса, который вместо того, чтобы ободряюще похлопать меня по плечу, что он и сделал, легонько касается моих лопаток, и я лечу вниз, успев сделать свое последнее и главное историческое открытие: оказывается, человечество проживает эпохи лишь для того, чтобы оставить их в виде безжизненных наслоений, совсем как горные породы в разрезе, мимо которых я пролетаю, чтобы самому стать омертвевшей частицей своей, пока еще живой эпохи.

Денису ничего не стоит сбросить меня в пропасть, достаточно лишь подать директору прошение о замене не оправдавшего доверие дизайнера, и я, стараясь не смотреть на Ксюшу, а сосредоточиться на этом чертовом макете, мысленно восклицаю: «Господи, неужели все было ради этого?». Пять лет университета и год аспирантуры, двенадцать статей и семь выступлений на конференциях, глупые мечты об Оксфорде и едва не ставшее реальностью приглашения в Будапешт? Неужели все это было, захожусь я в безмолвной истерике, ради этих мгновений, ради того, чтобы парень, с горем пополам закончивший какой–нибудь политех, теперь стоял надо мной — чисто формально, поскольку на самом деле это я стою навытяжку перед ним, молча снося его упреки, а он, пожалуй, может даже закинуть ногу на стол, демонстрируя мне совсем не запылившуюся, благодаря его перемещению по городу исключительно в салоне собственного «БМВ», подошву своего итальянского мокасина. Я не в состоянии повторить его хозяйскую позу даже из соображений приличия: подошвы моей единственной пары китайских туфлей протерлись до дыр и во время ходьбы я даже невольно охаю, чувствуя под ногами асфальт, который, что еще хуже, рвет носки.

Обязательные к исполнения указания почти своего ровесника, прорисовывание колпачков, дырки в подошве и рваные носки — вот все, к чему я пришел, начав с мечты об Оксфорде. Мама и брат за четыре тысячи километров и отец, переселившийся к любовнице — вот итог эксперимента по созданию идеальной семьи.

Папину новую любовь, как оказалось, зовут Анастасией Васильевной — так официально, но не без трепета в голосе он представил ее мне. Не покраснел и даже не сделал вид, что не заметил меня, когда выбежал из подъезда, а я лишь входил во двор. Нет–нет, он и на этот раз ничего не собирался вывозить из дома — ни телевизор, ни морозильную камеру. Вернулся он за одним–единственным документом. За свидетельством о браке с мамой.

— Привет, — протянул он мне руку и кивнул на отравлявшее двор вонючим выхлопным дымом такси. — Пойдем, я тебя познакомлю.

Мы подошли к машине, и отец открыл заднюю дверь. Из сумрака салона на нас испуганно взглянула она. Женщина — Гудини, умеющая растворяться в воздухе с двумя палочками эскимо в руках.

— Анастасия Васильевна — словно приглашая меня составить компанию пассажирке в машине, вытянул руку отец, — моя будущая жена.

Взглянув на меня то ли с жалостью, то ли с обреченностью, будущая папина супруга пробормотала «очень приятно» и наклонила голову. Совсем чуть–чуть, но достаточно для того, чтобы я увидел седые корни ее крашеных рыжих волос и почти лысую макушку. Не удержавшись, я скривился и отец, покраснев и засуетившись, захлопнул заднюю дверь и, бросив на меня раздраженный взгляд, отрывисто пожал мне руку. Обдав меня на прощание совершенно уж ядовитым дымом, такси рвануло прочь со двора.

Дома я открыл полупустую бутылку коньяка и развалившись на диване, добил содержимое в четыре глотка. Улыбнулся, вспомнив Ксюшины облегающие джинсы, которые, казалось, стонали, чтобы не разойтись по швам, когда она садится. Легкое шевеление, которое я почувствовал ниже пояса продлилось, увы, недолго. Я словно обмяк — причем целиком и совсем не из–за коньяка, когда вспомнил о том, во что меня, как новичка «Капсулайна», не удосужились посвятить раньше сегодняшнего дня, спустя почти полтора месяца после поступления на работу.

В новость о том, что Ксюша — замужняя женщина.

— Вот дурак, не сюда же, — шипит Ксюша и я кряхчу, потому что держу ее на весу, хотя уже собирался опустить. На лист фольги — на складе, где мы вдвоем и находимся. Фольга специальная, для гигантских, в сравнении с винными, колпачков на бутылки с шампанским, поэтому листы особо плотные, не то, что оболочка для шоколада. Потому–то с возможным порезом на собственном теле, решает Ксюша, лучше не шутить.